Робинзон Крузо. История полковника Джека - Страница 5

В том же замечательном для него году Дефо выпустил «Моль Флендере» и, наконец, «Полковника Джека». Благодаря этим двум книгам он признан был родоначальником социального и психологического романа.

В «Полковнике Джеке» Дефо впервые обнаружил свое авторство. На титульном листе он указал: «Написано автором «Робинзона Крузо». Но при чем тут «автор», если книга-то написана от лица некоего Жака (или Джека)? Дефо это противоречие, видимо, не заботило, и он знал, что имя Робинзона только привлечет читателей.

Автор не счел нужным устранить противоречие и более существенное, уже в самой книге.

В заглавии обещано, что Джек будет участвовать в войнах и сделается генералом. Но в романе ничего подобного не происходит! Вместо того чтобы отличиться на полях сражений, Джек разводит табак на Виргинских плантациях. Дефо своих обещаний не забыл, просто политическая обстановка переменилась.

Дефо, видно, хотел сделать Джека фигурой романтической. Джек должен был принять участие в мятеже якобитов, сторонников шотландского короля Якова, который время от времени угрожал захватить английский трон. Опасность была позади, когда Дефо принимался за роман, но вдруг, в конце 1722 года, якобиты опять стали собирать силы. Тут уж было не до повествовательной романтики, и Дефо, чтобы не оказаться превратно понятым, переменил сюжет.

Сам Дефо якобитам нисколько не сочувствовал. Это он, по заданию правительства, провел в Шотландии немало времени, подвергаясь опасностям, терпя нужду и позор ради того, чтобы разведать политическую атмосферу и помешать шотландским отщепенцам. Стало быть, героем романа Дефо, стремившийся быть беспристрастным, намеревался сделать врага того дела, которому сам служил. Обстоятельства, переменившие замысел, не от него зависели.

Обличье «редактора», который не писал, а только напечатал попавшую к нему рукопись, разве что «подправив слог», а в исповеди Робинзона «редактор» ни строчки не переменил, на этот раз было снято, но зато автор отстранился от своего героя политически. Джек не на его стороне, однако репортерски деловитого тона в отношении к нему Дефо не меняет ни на минуту.

Особый интерес в романе «Полковник Джек» вызывает описание детства Джека, единственное во всех романах Дефо столь подробное описание ранних лет героя, формирующих характер. Дефо первый в литературе рассказал о тяжелом детстве. Начало его романа невольно приходит на память при чтении диккенсовского «Оливера Твиста». Знал ли Диккенс «Полковника Джека», не под его ли влиянием написаны страницы о горестном детстве Оливера Твиста? На этот счет нет точных сведений, в то время как мнение Диккенса о Дефо известно. Это мнение — критическое, столь же характерно критическое, как ирония Свифта по поводу «достоверности» истории Робинзона.

С точки зрения Диккенса, Дефо писатель «бесчувственный», иначе говоря, не умеет изображать чувств и вызывать их у читателя, за исключением одного — любопытства: а что будет дальше? «Посмотрите, — говорил Диккенс, — как описана у него смерть Пятницы: мы не успеваем пережить ее». Пятница погибает в самом деле как-то неожиданно и наспех, в двух строках. Правда, происходит это уже во втором, неудачном, томе, но и в первой книге самые знаменитые эпизоды умещаются в нескольких строках, в немногих словах. Охота на льва, сон на дереве и, наконец, тот момент, когда Робинзон на нехоженой тропе видит след человеческой ноги, — все очень кратко. Иногда Дефо пытается говорить о чувствах, но мы как-то и не помним этих его чувств. Зато страх Робинзона, когда, увидевши след на тропе, спешит он домой, или радость, когда слышит он зов ручного попугая, запоминается п, главное, кажется подробно изображенным. По крайней мере, читатель узнает об этом все, что нужно знать, все, чтобы было интересно.

Таким образом, «бесчувствие» Дефо — вроде гамлетовского «безумия», методическое. Как и «подлинность» робинзоновых «Приключений», это «бесчувствие» от начала и до конца выдержанное, сознательно созданное. Другое название тому же «бесчувствию» выше уже упомянуто — беспристрастие. Позицию беспристрастного хроникера-аналитика Дефо старался выдержать и по отношению к тем, кому он, как Робинзону или «Петру Алексеевичу», сочувствовал, и по отношению к тем, кто, в сущности, был ему чужд и даже враждебен. Дефо не порицает и не оплакивает своих героев, он исследует их судьбы.

Горький, вспомнив однажды Дефо и его «отношение к униженной личности», предложил сопоставить это отношение — нет, не с Диккенсом или Достоевским, но с либеральной модой на сочувствие к «униженным и оскорбленным», с поверхностным состраданием к «отверженным», свойственное эпигонской литературе XIX столетия. «Освободиться от прошлого, очистить душу от биографии», — вот как, по словам Горького, действовала эта мода, эта инерция, которую Горький назвал, кроме того, «нехорошей ложью». Восхищаясь Дефо, Горький видел в нем классический пример истинного внимания к личности на основе прошлого и биографии. Он оценил пусть стихийный, однако всепроникающий историзм, социальность Дефо во взгляде на человека.

Неутомимый читатель, Горький раскрыл Дефо и не нашел у него некоего «человека» вообще или же «естественного человека», обычно приписываемого Дефо. Напротив, Горький увидел конкретно обрисованных людей своей страны и своей эпохи, эпохи коренного социального переустройства, а эти люди, персонажи Дефо, переустройству способствуют или, по крайней мере, пользуются его результатами. Каждый из них глубоко сознает, кто он, из какой среды вышел, какие преимущества отпущены ему судьбой и чего должен он добиваться собственными силами, насколько, против нынешнего его состояния, следует ему сделаться «другим». Правда, у большинства из них биографии свойства сомнительного, прошлое — темное, так что и умолчать о нем хотелось бы, коль скоро, если судить по кафтану и кошельку, человек стал «другим». Однако же, как на грех, эти саморазоблачительные исповеди попадают в руки «редактора» или «автора «Робинзона Крузо» и — предаются гласности.