Пока мы стояли и смотрели, гадая, что же сие означает, перед нами предстала новая удивительная картина, которой мы никак не ожидали; мы заметили, что все люди вдруг побежали, словно увидели на улице какое-то чудо. Это и в самом деле оказалось чудо: перед нашими глазами, словно ветер, пронеслись два человека, обнаженные до пояса, и мы подумали было, что это всего-навсего состязаются на какой-нибудь особый приз два бегуна, но тут неожиданно наше внимание привлекли два длинных тонких то ли каната, то ли веревки, которые поначалу свисали свободно, а потом туго натянулись, отчего оба бегуна вдруг сразу остановились и застыли в неподвижности один подле другого. Мы не понимали, что все это значит, и читатель может вообразить себе наше изумление, когда мы увидели, что за ними следует еще один человек, который держит в руках концы этих веревок; подойдя к бегунам, он ударил их со всего размаха железной плеткой или бичом, после чего эти голые страдальцы опять продолжали свой бег на длину привязи, то есть веревки, в конце которой их ждало подобное же вознаграждение. Таким манером они прошли всю улицу, которая протянулась почти на полмили.
Это был наглядный урок моему другу Капитану! И он волей-неволей не только задумался о том, что с ним случится, если он оплошает на избранной им стезе, но вспомнил также, что пришлось ему пережить еще совсем мальчишкой в небезызвестном месте, именуемом Брайдуэлл.
Однако на этом дело не кончилось: поскольку нам случилось увидеть экзекуцию, мы захотели удовлетворить свое любопытство и выяснить, чем они провинились, и мы спросили у парня, стоявшего рядом с нами, что сделали эти два человека, чтобы заслужить такое наказание. Парень этот, обтрепанный, угрюмого вида шотландец, угадав по нашему разговору, что мы англичане, а по нашим вопросам, что мы люди пришлые, сообщил нам не без ехидства, что оба преступника — англичане и заслужили наказание плетьми за то, что обчищали карманы и совершали прочие мелкие кражи и что отсюда их отошлют через границу в саму Англию.
Все это оказалось чистым враньем и было подсказано его откровенным желанием оскорбить англичан, ибо, продолжая расспросы, мы выяснили, что оба преступника — шотландцы и заработали кнут такими же преступлениями, за какие и у нас в Англии дают подобное наказание, а что человек, который держал веревку и стегал их, — это городской палач и, к слову сказать, весьма видное должностное лицо, он получает постоянное жалованье и является человеком состоятельным, зарабатывающим большие деньги на этой службе.
И все-таки зрелище произвело на нас тягостное впечатление. Обернувшись ко мне, Капитан сказал: «Пошли отсюда! Не хочу я больше здесь оставаться, пошли!» Я был рад услышать от него эти слова, хотя не очень-то верил, что он и в самом деле хотел уйти. И все-таки мы возвратились на квартиру, которую сняли там, и старались поменьше показываться на улице, и выходили только иногда по вечерам, но Капитану так и не подвернулось стоящего дела. Правда, раза два-три он разживался кой-какой мелочишкой у бакалейщика или булочника, но потом сам не знал, что с этим делать. Коротко говоря, он был просто вынужден блюсти честность, вопреки его доброй воле, которая стремилась совсем к иному.
Мы прожили в Эдинбурге что-то около месяца, когда мой Капитан внезапно исчез, вместе с конем и всем прочим, и я понятия не имел, что с ним такое стряслось. В течение восемнадцати месяцев я не видел его и ничего о нем не слыхал, поскольку он даже не оставил мне записки, куда он направился и вернется ли снова в Эдинбург.
Я счел его бегство ужасной низостью, так как, будучи чужим в этих местах, совершенно не знал, что мне делать, а к тому же и деньги мои понемногу таяли. Да еще на моих руках оставалась лошадь, которую надо было кормить, а поскольку лошади в Шотландии стоят гроши, мне не удалось сбыть ее за приличную цену. Правда, про себя я решил, что, ежели я вернусь в Англию, я возвращу коня его владельцу из Пакериджа, что возле Уэйра, и таким образом можно будет считать, что я не нанес ему никакого ущерба, разве что пользовался его конем слишком долго. И я выполнил это мое намерение, и даже очень ловко.
Как-то раз на конский двор (так в Эдинбурге называют место, где можно оставить коня на прокорм) пришел один человек и поинтересовался, не слышал ли кто про лошадей, которых надо вернуть в Англию. Господин (так мы называли нашего хозяина) тут же обратился ко мне и напрямик спросил, мой это на самом деле конь или не мой. Вопрос прозвучал странно, особенно если вспомнить, как все произошло, и поначалу озадачил меня. И я говорю: а что, собственно, случилось, почему он спрашивает? «А потому, — говорит он, — что ежели он взят напрокат в Англии, как это часто делаете вы, англичане, когда собираетесь ехать в Шотландию, то я вам помогу вернуть его на место да еще заработать кое-что на этом». И он все мне объяснил.
Я очень обрадовался такой возможности. Короче говоря, убедившись в надежности человека, который должен был доставить коня на место целым и невредимым, получив с него пятнадцать монет чистоганом за то, что он будет ехать всю дорогу верхом, и уладив таким образом это дело, я велел ему оставить коня в Пакеридже возле гостиницы под названием «Сокол». Как выяснилось несколько лет спустя, там он его честно и оставил, так что владелец получил своего коня назад, словно выиграл; правда, за то, что им пользовались, он ничего не получил.
Освободившись таким образом от необходимости кормить лошадь, не зная, чем мне заняться, я стал размышлять над своей судьбой и дальнейшим существованием. Свои денежные запасы я не очень истощил: хотя всю нашу длинную дорогу я старательно избегал принимать участие в рискованных проделках Капитана, однако не стеснялся жить на его счет, и это было бы вполне справедливо, учитывая, что я покинул Англию, только чтобы составить ему компанию, если бы я не знал достоверно, что все расходы на меня он оплачивает из карманов честных людей и что все это время я, по сути, являлся укрывателем краденого. Однако, повторяю, не так я был воспитан, чтобы испытывать из-за этого угрызения совести.