Робинзон Крузо. История полковника Джека - Страница 119

119

Да, теперь вы видите, как рождаются в нашей жизни треволнения и беспокойства, как они возрастают от вечной погони за деньгами и вечных забот, где бы их сберечь, когда ты их заполучил. Я, который не имел ничего и даже не знал, что такое деньги, не ведал и забот, где их взять и как сберечь; пока у меня не было ничего, я ни в чем и не нуждался; живя без забот, я никогда не ломал себе голову, где раздобыть пропитание или ночлег, я знать не знал, что такое деньги и что можно на них сделать, и, пока они не завелись у меня, не ведал, что такое бессонница или страх их потерять.

Без сомнения, на этот раз мне представлялся счастливый случай, если бы я не оказался глупцом и таким, в сущности, еще ребенком: да, мне представлялась счастливая возможность получить работу или хотя бы обеспечить себе внимание и помощь этих благородных людей, поскольку они проявили такое горячее желание принять участие в моей судьбе, изумившись простодушию моих речей и бедственности (как они полагали) моего положения.

Но я повел себя, как дитя, и, оставив, как я уже говорил, чиновнику все мои деньги, не являлся за ними потом несколько лет; моя дальнейшая судьба и приключения, выпавшие мне на долю, столь пестры и поучительны, что следует остановиться на них поподробнее.

Итак, первую счастливую возможность, предоставленную мне судьбой, я пропустил; обзавелся деньгами, но не знал им ни цены, ни пользы; та жизнь, какую я вел, казалась мне столь естественной, что я не намерен был ее менять, даже и к лучшему; не горел я желанием и приобретать себе одежду, хотя бы просто рубашку, а еще менее искать новое жилье, — стекольный завод был мне по душе, — или бросить привычное занятие — шататься по улицам. Я не знал добра и не умел отличить его от зла, то есть я хочу сказать, что жизнь, какую я вел, не казалась мне такой уж дурной.

Так, в наивности своей, я вернулся к моей нищей жизни, несчастной и убогой, хотя сам я этого не сознавал, ибо не знал иной, а стало быть, не мог о ней и судить.

Мой друг, который вернул те векселя и, если бы не моя настойчивость, никогда сам не подумал бы возвратить их владельцу, ни разу даже не спросил меня, что я за них получил, он только сказал мне, что, если они и дали за них что-либо, это все принадлежит мне, поскольку, как он сказал, он сам никогда не рискнул бы вернуть их, боясь показаться с ними хоть кому-нибудь на глаза, так что любая награда за них принадлежит мне; он даже не полюбопытствовал узнать, сколько я получил и получил ли вообще что-нибудь; таким образом, я обрел полное право владеть моими деньгами.

Как и прежде, я слонялся, где вздумается, но теперь у меня в кармане завелись деньги, правда, я никому об этом и слова не сказал; как и прежде, я охотно бегал по чужим поручениям и получал свое заработанное с искренней благодарностью; однако теперь, когда я бывал голоден, а никто не нуждался в моих услугах и не давал чего-нибудь поесть, я не обивал пороги и не попрошайничал, а шел в харчевню, где, как уже говорил вам, побывал однажды, и брал похлебку и кусок хлеба, всего на полпенни, в редких случаях немножко мяса, а если хотел себя побаловать, то еще на полпенни сыра, тратя на все про все не больше двух-трех пенсов в неделю. В отличие от всей нашей компании, я был малый на редкость бережливый и даже не притронулся к своим гинеям; правда, как я и сказал тому господину в таможне, я понятия не имел, сколько же это гинея и что на нее можно купить.

Так в безделье прошел целый месяц, но однажды утром ко мне пришел мой друг, как я называл его, и говорит: «Полковник Джек, когда мы с тобой опять выйдем на прогулку?» — «Когда захочешь», — ответил я. «У тебя нет сейчас дела?» — говорит он. Я отвечаю «нет», и так, слово за слово он признался, что раз однажды мне дьявольски повезло, то повезет и в другой раз. «Только теперь, Полковник, — говорит он мне, — условия будут другими. Потому как, — говорит он, — новичку у нас принято давать равную долю, чтоб поощрить его, но потом уж все будет зависеть от моего благородства, разве что ты примешь в деле равное со мной участие и разделишь весь риск. Но мы джентльмены, — говорит он, — и всегда честно поступаем друг с другом. Так что, ежели ты надумаешь довериться мне и предоставишь все решать самому, я не поскуплюсь, можешь на меня положиться». Я ему признался, что делать ничего не умею и совсем в этом не смыслю, а потому и не рассчитываю что-либо заработать, однако буду исполнять все, что он мне велит; итак, мы отправились вместе.

В таможню мы больше не заглядывали, это было бы слишком рискованно, к тому же я вовсе не хотел показываться там снова, особенно в его обществе; поэтому мы направились прямо к Бирже и рыскали по Касл-Элли, Суизен-Элли и перед входом в кофейню. День выдался на редкость неудачным, ибо вся добыча наша свелась к двум-трем носовым платкам, с которыми мы и вернулись домой в нашу родную ночлежку на стекольном заводе; весь день я не пил, не ел ничего, если не считать куска хлеба, которым он поделился со мной, да глотка воды из крана у входа в здание Биржи, поэтому, когда он расстался со мной, так как ночевал он не на стекольном заводе, был не чета мне, я тут же пошел в мою милую харчевню, где уже привык кормиться, и подкрепился там, а на другой день опять встретился с ним, как условились.

Утро было раннее, и он направился прямо к Билленгсгейту, где с самого рассвета, а в это время года даже задолго до рассвета, толпится народ: во-первых, агенты по продаже угля и владельцы судов для перевозки угля, или как их еще называют, угольщики, а во-вторых, рыбники — продавцы и скупщики рыбы.

За первыми-то он и охотился; мне он дал задание: «Заходи, — сказал он, — подряд во все пивные и прислушивайся, не говорит ли кто там о деньгах, а если говорит, выйдешь и скажешь мне». Итак, мы стали обходить пивные, он оставался у дверей, а я заходил внутрь. Угольщики, как правило, заключают свои сделки «у ворот», а денежные расчеты производят в пивных, поэтому ждать от меня первых весточек ему пришлось недолго; он тут же вошел в пивную, чтобы оглядеться, однако ничего интересного для себя не заметил. Наконец я сообщил ему, что в одном из таких заведении сидит человек, который только что получил от кого-то уйму денег, наверное, сразу от нескольких людей, и все они лежат грудой прямо на столе, он их подсчитывает и рассовывает по разным кошелькам. «Ишь ты, — говорит он, — что ж, бьюсь об заклад, придется ему со мной поделиться», — и заходит в пивную, обходит ее всю, общий зал и кабинеты, прислушиваясь, не назовет ли кто этого человека по имени, слышит, как кто-то окликает его «Калем» или что-то в этом роде, тогда он выбирает подходящий момент, направляется прямо к нему и плетет длинную историю, будто бы два господина из Охотничьей таверны послали его к нему и хотят, мол, с ним переговорить.

119